К. Глинка. ТЕОРИЯ ЮМОРА.

1. История вопроса

2. Ложные теории и верные догадки

   2.1. Ложные теории

   2.2. Догадки

      2.2.1. Врождённость юмора как психологического явления

      2.2.2. Агрессивная природа юмора

      2.2.3. Социальное значение юмора

      2.2.4. Смех как выражение удовольствия

      2.2.5. Условия для возникновения смешного

      2.2.6. Попытки математического подхода

3. Смешное как защитная функция

   3.1. Военный юмор

   3.2. Политический юмор

   3.3. Еврейский юмор

   3.4. Пир во время чумы

4. Классификации комического

5. Теория юмора

6. Экспериментальная проверка

7. Абстрактные анекдоты

Предисловие

Если серьёзный человек посмеет утверждать, что смех так же необходим для существования человечества, как инстинкт самосохранения или секс, он рискует оказаться объектом насмешек.
Шуточки, анекдоты, хохмочки, карикатуры принято считать чем-то второстепенным, не оказывающим существенного влияния на нашу жизнь или пути исторического развития. Но если непредвзятый читатель подвергнет этот вопрос критическому рассмотрению, он несомненно обнаружит ошибочность этого мнения.
Сколько времени человек может прожить без пищи или питья? Промежутки между приёмами пищи составляют несколько часов, но могут быть растянуты до десятков дней без особого вреда для здоровья. Человек может не пить продолжительное время. Люди могут обходиться довольно продолжительное время без секса, иногда – по нескольку часов. Есть люди, включая величайших гениев, которые никогда в жизни не вступали в сексуальные отношения.
Но можно ли найти людей, которые ни разу в жизни не смеялись? Несомненно, если такие люди и были бы обнаружены, то в гораздо меньшем количестве, чем девственницы и девственники.
Как часто мы смеёмся? Раз в месяц? Раз в неделю?
Люди сталкиваются со смешным или сами придумывают что-то забавное ежедневно, несколько раз в день, а чаще - десятки раз в день. Мы уделяем смешному несравненно больше времени, чем сексу или приёму пищи. Мы острим, как дышим – постоянно.
Но исследованиям смешного человечество уделило во много раз меньшее внимание, чем написанию книг по кулинарии, или по приготовлению освежающих напитков, или пособиям по сексу. Количество, впрочем, вполне компенсируется качеством. Практически все крупные философы прошлого исследовали вопросы смешного. Они посвятили расшифровке смеха бесчисленные часы размышлений. Но загадка так и осталась загадкой. За тысячелетия им удалось лишь приблизиться к разгадке, но решение ускользало.
Механизм смешного скрыт от нас таким же туманом, как для наших предков.
Вполне возможно, что разгадка содержится в настоящей работе.
Много лет назад автор пришёл к неожиданному и простому решению. Он понял, почему одна ситуация или фраза заставляет нас растягивать рот в улыбке или дико хохотать, а другая, составленная из тех же слов и несущая точно такую же информацию, оставляет нас безучастными. Автор понял и проанализировал имеющиеся классификации смешного и бесчисленное количество шуток, анекдотов, юморесок, комических рассказов, карикатур и пр. Он нашёл логику смешного и пришёл к выводу о том, что возможна его количественная оценка.
Но автор, в свои совсем ещё юношеские годы, был не искушён в науке и её методологии. Он не смог изложить свою мысль доступным и убедительным языком. Он не сумел убедить профессионалов. Он не был тогда, да и не стал теперь, специалистом в области человеческой психологии или лингвистики. Его постоянно удерживало опасение, что открытие его давным давно известно, многократно обсуждено и, хуже того, отвергнуто.
С тех пор прошло почти сорок лет. За это время мысли автора успели хорошенько отлежаться и покрыться благородной патиной, были защищены диссертации, пришёл опыт изложения своих взглядов. Автору не единожды приходилось выдвигать и отстаивать рискованные научные положения.
В течение почти четырёх десятилетий автор пытался поверить свою теорию практикой и препарировал каждую встреченную на жизненном пути шутку, анекдот или просто остроумную фразу. Все они, включая прозаические и стихотворные произведения, написанные самим автором, укладывались в его теорию. Никогда автору не приходилось выступать в роли Прокруста, подгоняя жизненную ситуацию под свои умопостроения.
Одновременно автор внимательно следил за всеми достижениями научной мысли, пытаясь найти тот момент, когда кто-то другой придёт к такой же простой и элегантной идее. Но этого не произошло.
Отдавая себе отчёт в том, что следующих сорока лет в распоряжении автора может не оказаться, он принял решение предать свою теорию огласке.
Теория эта может вызвать нарекания и критику со стороны читателей. Автор и сам видит её недостатки и неизбежную субъективность. Но в ней есть и сильные стороны, с которыми будет интересно ознакомиться заинтересованному читателю.
Читателю будет предложена концепция, основанная на тех же принципах, что и общепринятые научные теории. Эти принципы – проверяемость, объективность и количественная оценка.
Поставленную задачу можно будет считать выполненной, если после чтения настоящего исследования читатель воскликнет:

Да кто же этого не знал! Тут нет ничего нового!

И это явится высшим признанием.

1. История вопроса

Когда человек начал создавать памятники письменности, средства её отображения были весьма дороги. Наши предки предавали папирусу, глиняным табличкам и наносимым на скалы петроглифам только самые важные события своей жизни. Мы вправе были бы ожидать, что такой малозначащий предмет, как юмор, останется за скобками дошедшей до нас письменности. Мы не могли бы сделать из отсутствия письменных памятников достоверный вывод о том, что смешное было нашим предкам чуждо.

Удивительно, но такие памятники остались и первые из них можно датировать временами египетских фараонов. По мнению известной британской исследовательницы Carol Andrews, юмор древних египтян был схож с современным. Они так же любили непристойные шутки, у них были: политическая сатира, пародии, подобное мультипликации искусство и даже чёрный юмор.

Первым в ряду выдающихся философов, уделившим внимание изучению смешного, принято называть Платона (427 – 348 до Р.Х.). Основатель философии не обошёл вниманием несерьёзный предмет. И его мнение о предмете оказалось отрицательным. Платон не нашёл в юморе ничего хорошего. В трактате «Республика» он рассмотрел отрицательные последствия безумного смеха. В «Филебусе» смешливому человеку приписываются только пороки. Смешливые люди представляются себе более богатыми, красивыми, умными, чем они есть на самом деле. Платон считал юмор негативным явлением, ибо чувство это основано на злобе и зависти, в особенности смех, вызванный несчастьем или неудачей других, или насмешки над стоящими ниже по положению. Платон не сделал попытки объяснения природы смешного, но пришёл к весьма важному выводу о том, что смех может иметь серьёзные последствия, в том числе для жизни целого государства.

Как таковой, смех был Платоном осуждён. Ошибался ли великий философ в свое оценке? О нет, нам предстоит убедиться, что он был прав.

Многие мыслители и писатели приходили к той же мысли. Например, Е. Замятин в романе «Мы» написал:

…смех – самое страшное оружие: смехом можно убить всё – даже убийство.

Действительно, смех, памфлеты, карикатуры, целые литературные произведения использовались в политической борьбе и часто с разрушающей силой.

В нашей памяти свежи события российской перестройки, когда легкопёрые журналисты высмеивали серьёзных политических деятелей и успешно выставляли их в смешном виде, способствуя смене политических режимов. Приведём цитату из недавно изданной книги Елены Трегубовой «Байки кремлёвского диггера» (2003). Елена принадлежала к так называемой Московской хартии журналистов, которую они сами называли масонской ложей. Хартия эта собиралась на квартире внучки первого сталинского наркома иностранных дел Литвинова, ныне – британской подданной, журналистки ВВС Маши Слоним. Маша к тому времени стала уже не Литвиновой и не даже не Слоним, но леди Филлимор. В этой «ложе» обсуждалось что и о чём читать гражданам России. Елене Трегубовой пришлось сопровождать президента России В. Путина в его предвыборных поездках. Понятно, что во время этих поездок решалась судьба государства. А вот как понимала свою роль в этом мероприятии Елена Трегубова (стр. 263):

...хорошие журналисты всё равно умудрялись писать смешные репортажи об этих безмозглых поездках. А официальные журналисты... ничего, кроме унылой верноподданнической скукотени, выдавить из себя не могли. А её-то как раз никто и не читал.

И в самом деле, о чём было писать Трегубовой, если

...фантазии главного кандидата страны ограничивались такими маловажными предметами, как истребитель Су, Волга, Камаз, трактор.

И известный российский политик Немцов даёт материалам Трегубовой высокую оценку (стр. 264):

Репортаж классный – здесь все в Москве ржут над ним!

Да и при других режимах высмеивание правителей является постоянным желанием подданных. Опасности, ожидаемые на пути реализации этого желания, редко кого останавливали. Некоторые аналитики приходили к мнению, что анекдот интересен лишь тогда, когда за него можно попасть в тюрьму.

Аристотель (384 – 322 до Р.Х.) в «Риторике» рассматривал шутки как форму образованного высокомерия. Он отмечал две основные черты комического:

Смешное – это некоторая ошибка и безобразие, никому не причиняющее вреда и ни для кого не пагубное.

Ниже будет показано, что великий философ был прав лишь наполовину, именно, на первую половину своего определения.

Аристотель был первым, кто ввёл понятие об эффекте неожиданного, или триггерного, смеха. Эта идея была прочно забыта его последователями и нашла развитие только через две тысячи лет в работах Канта и Шопенгауэра. В отличие от Платона Аристотель допускал, что в умеренных количествах юмор может быть полезным.

Своё объёмистое сочинение посвятил изучению юмора Quintilian, также полагавший, что юмор содержит некоторое смешение истинного и ложного.

Средние века не были лучшим временем для исследования такого радостного явления, как юмор. Следующий период активности исследований этого вопроса пришёлся на начало Возрождения.

Томас Гоббс (1588 – 1679) развил взгляд Платона и Аристотеля о том, что смех имеет отношение к превосходству над окружающими. В «Левиафане» Гоббс пишет, что человечество находится в постоянной борьбе за власть и не должно удивлять, что он отдаёт победу смеющемуся. Гоббс высказал плодотворную идею о том, что смех является выражением внезапного триумфа, происходящего от внезапного же чувства превосходства над окружающими или над своим прошлым.

Иммануил Кант (1724 – 1804) в «Критике чистого разума» утверждал:

Смех является эмоцией, возникающей из неожиданного превращения напряжённого ожидания в ничто (т.е., при произнесении ключевого слова, «соли» анекдота, наше предчувствие об ожидаемом продолжении не исполняется).

Например, рассказ о человеке, который от горя поседел в одну ночь, не вызовет смеха, даже если мы ему не поверим (переход в противоположность).

Но рассказ о человеке, который пережил такое несчастье, что у него от горя поседел... парик, заставит нас смеяться (переход в ничто).

Остроумная шутка должна содержать в себе нечто такое, что мы сперва принимаем за истину, ввести нас в заблуждение, а в следующий момент обратиться в ничто. Таков механизм, включающий реакцию смеха, - полагал Кант. Он разобрал психологическую ситуацию, вызываемую восприятием остроумных высказываний.

Правда, Кант так и не определил термин «ничто».

Из приведённых примеров можно было бы заключить, что кантовское ничто – это обычная нелепость. Но ведь не всякая нелепость смешна и остроумна. Для того чтобы вызвать смех, нелепость должна быть преподнесена особым образом, который Кант четко проанализировал. Он первым отметил, что определённая структура мысли («игра идей») может вызвать смех.

Во второй половине XIX века Герберт Спенсер вновь обратился к структуре ситуаций, вызывающих смех. По Спенсеру, смех может быть вызван различными чувствами, не всегда приятными (сардонический и истерический смех). Сильные эмоциональные встряски приводят к накоплению избытка нервной энергии. Волна энергии ищет выхода и в первую очередь освобождается через те мышцы, которые из-за малой массы обладают малой инертностью: мышцы рта, мимические мышцы, речевой аппарат, дыхательную мускулатуру. Если этих каналов оказывается недостаточно для разрядки нервной энергии, то используются и другие двигательные каналы, и всё тело начинает подергиваться в судорогах. Таков механизм смеха, вызываемого простыми чувствами. Смех при восприятии комического Спенсер объясняет по-другому. Комическое непременно означает какую-то несовместимость, но эта несовместимость должна носить нисходящий характер. Иными словами, в комической ситуации мы ждем чего-то большого, а обнаруживаем маленькое. Это и есть нисходящая несовместимость. В противном случае, если вместо ожидаемого маленького обнаруживается неожиданно большое, то возникает чувство удивления от восходящей несовместимости.

Артур Шопенгауэр (1788 – 1860) развил эту идею в так называемую «Теорию абсурда». По Шопенгауэру смех возникает из распознавания несоответствия между физическим ожиданием и абстрактным представлением некоторых вещей, людей или действий, концепция, восходящая к Аристотелю. Успех в распознавании абсурда, осознание несовпадения между понятием и реальным объектом есть, по Шопенгауэру, причина смеха.

Идея эта, как мы увидим, весьма близка к предлагаемой в настоящем исследовании концепции, но не способна объяснить главное: почему абсурд не всегда смешон, что отличает смешной абсурд от несмешного. Хотя Шопенгауэр претендовал на окончательное решение проблемы остроумного и глупого, его трактовка, как и объяснение явления смешного, данное в одном абзаце работы «Мир как воля и представление» (1819), оставляет много неясного.

Зигмунд Фрейд и его последователи внесли значительный вклад в рассмотрение смешного. В работе «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905) Фрейд, изучив большинство доступных ему тогда работ о смехе, дал психологическую оценку остроумия. Он пришёл к следующему выводу:

Удовольствие от остроты вытекает для нас из экономии затраты энергии на упразднение задержки, удовольствие от комизма – из экономии затраты энергии на работу представления, а удовольствие от юмора – из экономии аффективной затраты энергии.

Не будем заниматься разбором работы Фрейда, так как критиков у него хватало и без нас. Фрейд всегда страдал от упрощённой оценки его работ. По Фрейду

...юмор является средством получения удовольствия, несмотря на препятствующие ему мучительные аффекты. Он подавляет развитие аффекта, занимает его место. Условие для его возникновения дано тогда, когда имеется ситуация, в которой мы сообразно с нашими привычками должны были бы пережить мучительный аффект, и когда мы поддаемся влиянию мотивов, говорящих за подавление этого аффекта. Следовательно, человек, которому причинён ущерб, может получить юмористическое удовольствие в то время, как человек непричастный смеётся от комического удовольствия. Удовольствие от юмора возникает в этих случаях – мы не можем сказать иначе – ценою этого неосуществившегося развития аффекта; оно вытекает из экономии аффективной затраты.

Идеи Фрейда нашли последователей. Д. Флагел в словаре по социальной психологии (статья «Юмор и смех») сместил акцент на значимость культурных традиций и положение социальных групп. Освобождение энергии, связанное с юмором и смехом, связано с разрушением социальных запретов. Примерно такую же точку зрения высказал и М. Чойси («Страх смеха»), считая смех защитной реакцией против страха запрета. Человек, по его мнению, при помощи смеха преодолевает страх перед отцом, матерью, властями, сексуальностью, агрессией и так далее. Смех, таким образом, приравнивается по своему социальному значению к искусству, неврозам, алкоголизму. Е. Крис («Развитие Эго и комизм») полагал комизм не просто средством освобождения энергии, но также возвращением к детскому опыту.

Д. Левайне а затем и Р. Косер распространили этот тезис на социальное поведение в целом, утверждая, что юмор и смех всегда содержат некую агрессивность, независимо от того, направлены ли они на определенный объект или нет. В противовес им М. Истмен, («Острота и бессмыслица: ошибка Фрейда»), полагал, что существует такой «раздел» юмора, как бессмысленные шутки. Да и народный юмор, по его мнению, не совсем вписывается в агрессивный подтекст. Так называемый детский анекдот, по Истмену, вообще отвергает тезис об агрессивности юмора. Он полагал, что юмор, помимо сексуальной и агрессивных причин, может являться простым желанием человека уйти от неприятной ему реальности.

Ludovici вслед за Платоном нашёл нечто «зловещее» в природе юмора. Во всём Новом Завете, – писал он, – нет ни единой шутки, ...смех в Библии почти всегда выражает презрение, но не веселье (за единичными исключениями в Книге Псалмов и Иова).

Наиболее последовательным приверженцем идеи агрессивной природы юмора был Albert Rapp («The origin of Wit and Humor», New York: Dutton, 1951).

Анри Бергсон (1859 – 1941) в трактате «Смех. Эссе о сущности комического» внёс существенный вклад в рассмотрение социальной сущности смешного. В отличие от Платона Бергсон определяет главную функцию смеха как исправление общества. По Бергсону смех теряет своё значение вне социальной группы. Этот взгляд поддерживается почти всеми современными исследователями. Бергсон добавляет, что смешное связано либо с человеческим, либо с чем-то, относящимся или могущим быть отнесённым к человеку. Пейзаж, – пишет Бергсон, повторяя высказанную ранее мысль Н.Г. Чернышевского, – может быть красив, привлекателен, великолепен, невзрачен или отвратителен; но он никогда не будет смешным.

Бергсон утверждает, что

смешно не бывает одинокому.

Бергсон отталкивался от определения Теофиля Готье, который назвал комизм логикой нелепости. Он пришёл к выводу, что

многие теории смеха сходятся на подобной же мысли. Всякий комический эффект должен заключать в себе противоречие в каком-нибудь отношении. Нас заставляет смеяться нелепость, воплощённая в конкретную форму, «видимая нелепость», или кажущаяся нелепость, сначала допущенная, но тотчас же потом исправленная, или, наконец, то, что нелепо с одной стороны, но естественно объяснимо – с другой, и т.д.

Бергсон считал, что несмотря на то, что

все эти теории заключают, несомненно, известную долю истины; но, прежде всего, они применимы только к некоторым, довольно грубым комическим эффектам, и даже в тех случаях, когда они применимы, они ...упускают из виду самый характерный элемент смешного, именно совершенно особый род нелепости, который комическое содержит, когда оно вообще содержит в себе нелепость. Достаточно взять одно из этих определений и составить комические эффекты по его формуле: чаще всего комический эффект не будет заключать в себе ничего смешного. Нелепость, встречаемая иногда в комическом, не есть любая нелепость. Это нелепость вполне определённая. Она не создаёт комическое, она, скорее, происходит от него. Она есть не причина, а следствие – следствие совершенно специальное, в котором отражается специальная природа вызвавшей его причины. Мы знаем эту причину. Нам не будет, следовательно, трудно теперь понять и следствие.

Но, несмотря на отсутствие трудностей, действительной причины ни Бергсон, ни последующие исследователи так и не назвали. Они приблизили нас к разрешению загадки, но не нашли его.

Robert R. Provine, автор книги «Laughter. A scientific investigation» (2001) провёл экспериментальное исследование положений Бергсона о социальной природе юмора. Он предложил 72-м студентам вести дневник смеха, то есть, фиксировать случаи, когда они смеются, и отмечать, смеялись ли подопытные в компании или пребывая в одиночестве. Оказалось, что студенты смеялись чаще, когда они находились в обществе. Намного чаще, примерно в 30 раз. Provine, вслед за Бергсоном, приходит к выводу, что смех в одиночестве, без аудитории, практически не существует.

Венгерский мыслитель Артур Кёстлер в «Акте творения» и Джон Морреал оспаривали взгляды Бергсона о социальной роли смешного:

если я обнаружил кегельный шар в холодильнике, эта нелепая ситуация может показаться мне смешной, хотя я и не рассматриваю этот шар как личность.

Кёстлер полагает, что смех – деятельность без какой-либо полезной цели, совершенно не связанная с борьбой за выживание. Смех – это уникальный (роскошный!) рефлекс, не имеющий определенной биологической цели. Этот рефлекс играет большую роль в нашем умственном и физическом здоровье. Более того, смех принимает участие в нашей борьбе за выживание и в борьбе с нашими невзгодами. Смех, по Кёстлеру, созидает, освобождает, обновляет. Он избавляет нас от страха, сковывающего нашу свободу.

Не обошёл своим внимание проблему смешного и автор одной из самых противоречивых теорий позапрошлого века – Чарльз Дарвин. В книге «О выражении эмоций у животных и человека» он высказал свои соображения о роли и значении смеха как реакции приспособления организма к окружающей среде и эволюции смеха.

Дарвин подробно исследовал анатомию лицевых мускулов людей и приматов и проанализировал звуки смеха. У большинства представителей животного царства голосовые сигналы используются, чтобы привлечь представителей противоположного пола. Они используются также, чтобы выразить радость при встрече родителей с детёнышами, при встрече членов дружественного сообщества (стадо). Звуки удовольствия ясно отличаются от криков ужаса. Вопли несчастья характеризуются длинным непрерывным выдохом и коротким вдохом, а при смехе – наоборот: вдох непрерывный и достаточно длительный, а выдохи короткие и прерывистые.

Роль мимической компоненты в смехе, в частности, растягивание губ в стороны, состоит в увеличении резонирующей полости рта, и это обеспечивает достаточную силу звукового сигнала. Существует целый ряд градаций смеха – от чуть заметной улыбки до гомерического хохота. Улыбка – это первая ступень смеха. Дарвин объясняет её так: чтобы издать звук удовольствия, необходимо растянуть углы рта. Но если удовольствие недостаточно сильное, то осуществляется только первая часть реакции – растягивание углов рта, а до звуков дело не доходит. Так улыбка превращается в самостоятельное выражение удовольствия – у всех народов во всём мире.

Джон Локк в трактате «Опыт о человеческом разуме» сделал попытку провести различие между остроумным высказыванием и просто суждением.

Остроумие, по Локку, лежит прежде всего в сближении идей и в их объединении, быстром и разнообразном, которое дает ощущение удовольствия.

Дж. Эддисон, уточняя взгляды Локка, отметил, что не всякое объединение идей остроумно, а лишь неожиданное. Кроме того, в основе остроты может лежать не только сходство идей, но и их противоположность.

Свои мысли об остроумии высказал и Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770 – 1831) в «Науке логики». Гегель подошёл к анализу остроумия как формы мышления. Остроумие схватывает противоречие, высказывает его, приводит вещи в отношения друг к другу, заставляет «понятие светиться через противоречие», но не выражает понятия вещей и их отношений.

Таким образом, «светящееся противоречие» между сущностью и явлением есть то общее, что присуще всему остроумному. Но едва ли можно считать, что этой формулой Гегель исчерпал природу остроумного. Слова «светящееся противоречие» сами нуждаются в расшифровке.

Михаил Бахтин предложил свою интерпретацию смеха и народной культуры. Его работа «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» предполагает существенную реконструкцию нашего художественного и идеологического сознания. У Бахтина мы находим культурное объяснение малоизученной традиции народного юмора и форм смеха в различных сферах человеческого творчества.

Пока египтяне строили пирамиды, а греки создавали театр, народная культура придумала карнавал. Карнавал и праздничный смех играют важнейшую роль в истории комического. Официальная средневековая культура характеризуется исключительно серьёзными тонами. Серьёзность считалась единственным способом выражения правды и вообще всего важного и ценного. Однако смех, по Бахтину, столь же универсален, как и серьёзность. Он несёт в себе историю общества и концепцию мира.

В эпоху Ренессанса смех стал выражением нового, свободного, критического и исторического облика эпохи. Смех всегда противостоял страху. Ренессанс сформировал новую нравственность. Уже в средневековом комизме было предчувствие: грядёт победа над страхом. Через смех человек преодолевал страх. Однако в средние века преодолевался только внешний страх. Ренессанс, полагал Бахтин, преодолел и внутренний.

Русскоязычному читателю хорошо знакома книга Александра Наумовича Лука «О чувстве юмора и остроумии» (1977). По имеющимся сведениям, эта книга была кратким изложением его докторской диссертации. На протяжении многих лет практически ни одна работа отечественного исследователя, занимавшегося вопросами смешного, не обходилась без упоминания о его обстоятельной работе. Лук был первым автором советского периода, проделавшим работу по систематизации теорий смешного и высказавшим ряд самостоятельных глубоких суждений. Ему принадлежит и оригинальная классификация приёмов, вызывающих смех.

Известны работы А. Дмитриева «Социология юмора. Очерки» (1996), A. Архиповой «Анекдот и его прототип: генезис текста и формирование жанра» (2003), Е. и А. Шмелевых «Фоновые знания в русском анекдоте», находящееся в сети исследование М. Войнаровского.

Литературно-эстетическими проблемами комического занимались Ю. Борев (О комическом. – М., Искусство, 1957), Д. Николаев (Смех - оружие сатиры. – М., Искусство, 1962), В. Фролов (О советской комедии. – М., Искусство, 1954), Б. Минчин (Деякi питання теорії комiчного. – К., 1959), Я. Эльсберг (Вопросы теории сатиры. – М., 1957), В.И. Карасик («Анекдот как предмет лингвистического изучения»).

Любителям меткого русского слова может быть рекомендовано объёмистое исследование Владимира Санникова Русская языковая шутка. От Пушкина до наших дней. – М., 2003. Особое место в ней уделено исследованию каламбура.

Работы Л. Карасёва появились в конце 80-х – начале 90-х гг. прошлого столетия в ряде российских, французских и польских изданий. В них предлагалась новая концепция юмора и смеха. Основной её смысл состоит во взгляде на смех как на целостный культурно-исторический и онтологический феномен, раскрывающий свой смысл при сопоставлении его с окружающими его символами. А. Дмитриев считал, что концепцию Л.Карасёва можно назвать «смысловой», так как в основе всех построений автора лежит гипотеза о смехе как о символическом целом, развивающемся по своим внутренним законам. Автор относит вопрос о возникновении чувства смешного к области, выходящей за границы того, что можно назвать собственно «научным знанием». Мы ничего не можем сказать о происхождении смеха, подобно тому, как нам ничего достоверно и точно неизвестно о происхождении всех остальных компонентов, составляющих квинтэссенцию человеческой деятельности и чувственности – языка, мышления, ритуала, мифа и т.д. Именно поэтому проблема происхождения смеха не может рассматриваться отдельно, изолированно. Да и сам смех возникает одновременно с языком и мышлением. Что же касается динамики этого процесса, то Л. Карасев придерживается точки зрения, согласно которой смех появляется «сразу», «мгновенно» вместе со всеми остальными важнейшими элементами человеческой культуры (сходной точки зрения, например, на происхождение языка придерживаются многие лингвисты). Смех возникает как единое целое, как сложившееся качество и уж затем – как целое – начинает развиваться, обогащаться и т.д.

Согласно Карасёву, все видимое многообразие различных проявлений юмора и смеха принципиально сводимо к двум основным типам. Первый тип смеха связан с ситуациями, когда человек выражает свою радость, телесное ликование, «телесный» или «витальный» энтузиазм. Этот тип Карасёв называет «смехом тела» и относит к разряду состояний, которые характерны не только для человека: нечто похожее можно увидеть и у животных, которым также знакомы радость игры и физическое удовольствие. Второй тип связан с собственно комической оценкой действительности. Этот вид смеха может включать в себя и элементы только что названного типа, однако его сущность в том, что он представляет собой соединение эмоции и рефлексии. Этот тип получил у него наименование «смеха ума». Если первый тип – смех тела – по преимуществу относится к «низу» человеческой чувственности, то второй – смех ума – к её «верху». Это область рефлексии, парадоксальной оценки, сфера проявления остроумия. Упрощая дело, – замечает Л.Карасев, – можно сказать, что смеха два, а плач один.

Смех ума – это тот самый смех, который имел в виду Аристотель, когда писал о способности смеяться как о специфической черте человека, отличающей его от животного.

Пожалуй, этими работами русскоязычная, равно, как и переведённая на русский язык часть исследований, ограничивается.

Англоязычная литература несравненно более многочисленна и автор должен признаться, что сумел ознакомиться со значительной, если не с большей частью этой сокровищницы мысли по обзорным работам других авторов.

Смех представляет собой гораздо более доступный предмет для изучения, чем предметы, изучаемые другими, в частности, естественными науками. Он всегда с нами, всегда доступен и не стоит ни копейки. Тем не менее, практические исследования смешного начались чуть более 100 лет назад. Исследованиями вопроса начали заниматься не только философы, но и социологи, психологи, лингвисты и профессиональные комедианты: писатели, артисты, журналисты.

Г. Стенли Холл, основатель американской психологии, принимал участие в составлении вопросника для исследования щекотки в 1897 году. Очевидно, он пользовался известным определением щекотки как способа добычи смеха вручную. Несвязанные между собой исследования включают: интроспективный анализ Мартина (1905), памяти на смешные ситуации (Хейм, 1936), стимулы, вызывающие смех (Камборопулу, 1930), детский смех (Кендерлин, 1931, Динг и Джерсилд, 1932) и исследования развития смешного (Вэшберн, 1924, Вилсон, 1931).

Интенсивность исследований возросла в 70-х – 80-х годах прошлого столетия, когда были организованы международные конференции по юмору, первая из которых была проведена в Cardiff, Wales, 1976, и опубликованы книги, подводящие итоги предыдущим исследованиям. В настоящее время издаётся ряд периодических изданий, в том числе Международный Журнал Юмора.

Виктор Раскин, работающий в настоящее время в Purdue University, предложил так называемую семантическую теорию юмора (Victor Raskin. Semantic Mechanisms of Humor. – Dordrecht: Reidel, 1985), развитую вместе с ним Сальваторе Аттардо (Linguistic Theories of Humor. 1994). Книги этих авторов изданы ограниченным тиражом и в сети недоступны. Нам удалось ознакомиться с этими работами благодаря любезности авторов. Целью семантической теории юмора, как сформулировал её автор, являлось определение условий, которые являются достаточными и необходимыми, чтобы текст был смешным.

Согласно идеям этих авторов (впервые изложенным еще Артуром Кёстлером в «Act of Creation»), юмористический эффект возникает при внезапном пересечении двух независимых контекстов в точке бисоциации:

Бисоциация – ситуация пересечения в сознании воспринимающего двух независимых, но логически оправданных ассоциативных контекстов.

Нам смешно, когда два контекста, совершенно друг другу чуждые, благодаря бисоциации начинают казаться нам ассоциированными – так возникает когнитивный диссонанс, который компенсируется реакцией смеха. Как распознаётся комический эффект? Согласно когнитивным теориям, наша память хранит сведения в виде структур, который Минский назвал фреймами, а Раскин и Аттардо – скриптами. Фрейм или скрипт – это структурированное описание типичных признаков объекта. Раскин полагает, что в основе юмористического эффекта лежит столкновение контекстов, а не простого языкового смысла. Согласно этой теории юмористический эффект возникает, если имеют место следующие условия:
   а) текст обладает совместимостью, частичной или полной;
   б) две части текста противоположны в определённом смысле.
Раскин полагал, что

Any humorous text will contain an element of incongruity and an element of resolution.

Отличие теории Раскина от предшествующих заключается в том, что он придал понятию противоположности универсальный семантический смысл. Позднее Аттардо дискутировал с Раскиным и пришёл к выводу о том, что его теория подпадает под категорию теорий несовместимости (см. ниже). Результатом этой дискуссии явилась их совместная работа «General Theory of Verbal Humor» (1991).

Книга Сальваторе Аттардо и готовящаяся к выходу его статья «The Linguistics of Humor» являются достаточно полным исследованием различных теорий юмора со времён древнегреческих философов до наших дней. Обзор включает публикации не только англоязычных, но и многих других источников. Книга и статья Сальваторе Аттардо содержат колоссальное количество материала и достаточно полно отражают достижения сoвременной науки в этом направлении.

То, что не содержится в работах Аттардо, может быть найдено в работе Thomas C. Veatch A Theory of Humor. – Humor: International Journal of Humor Research, May, 1998. Она также содержит огромное количество материала, в том числе полный обзор всего, что было опубликовано когда-либо на английском языке.

В качестве дополнительных библиографических источников укажем на работы Ceccarelli (1998) и помещённый им в сети ресурс.

Количество теорий юмора в настоящее время настолько велико, что даже в классификации этих теорий не найдено общей точки зрения. Виктор Раскин придерживался взгляда, что существующие теории можно разбить на три категории: теории несовместимости (incongruity theories), теории враждебности (hostility theories) и теории высвобождения, избавления (release theories).

Теории несовместимости предполагают, что юмор возникает вследствие понимания несовместимости между ожиданием слушателя и тем, что произошло, результатом. Эта идея была высказана Аристотелем и «открыта» несколько раз впоследствии. К наиболее известным приверженцам этой идеи относятся Кант, Шопенгауэр, Кёстлер, Paulos (теория математической катастрофы), Hazlitt, Locke, Monro, Nerhardt, Suls, Shultz, McGhee. В последнее время Hofstander и Gabora (1989), а также Coulson (1996, 2001) выдвинули теории познавательной гармонии (cognitive blending theories). Некоторые из работ этих авторов готовятся в настоящее время к печати и мы не можем на них ссылаться.

Теории враждебности восходят к Платону, частично Аристотелю и Цицерону и нашли поддержку в трудах Шопенгауэра, Hobbes и Gruner (1978, 1997). Эти теории говорят о том, что смешное заключается в нахождении чувства превосходства над чем-либо, или в преодолении препятствия, или агрессии, нападения на какой-то объект. Как выразился Ludovici,

смеясь, мы обнажаем клыки.

Теории высвобождения учат, что смешное является результатом реализации психической энергии, освобождая человека от некоторого ограничения. Наиболее известная из этих теорий принадлежит З. Фрейду. К приверженцам подобной точки зрения можно отнести таких авторов, как Спенсер (1860), Penjon (1893), Kline (1907), Gregory (1924), Eastman (1936) и Monro (1951). Эти авторы полагают, что человеческая деятельность ограничена всевозможными запретами – соблюдением логичности, необходимости прямо выражать мысли, придерживаться здравого смысла. Юмористическая манера выражения мыслей или общения освобождает нас от этого пресса, например, при посредстве часто цитируемых Фрейдом сальных шуток и анекдотов. Последующие исследования показали, что ни один из механизмов, описанных Фрейдом, не является уникальным для юмора. Аттардо в своей последней работе (в печати) полагает, что теория Фрейда может быть отнесена к теории несовместимости.

В работе В. Раскина содержится утверждение (стр. 131), что все три группы теорий хорошо описываются семантической теорией юмора. Может быть это и так, но найден ли этой теорией тот самый ключ к пониманию основного вопроса: почему человек смеётся? Мы не нашли в книге Раскина ответа на этот вопрос.

В работе «О комическом» Б. Дземидок объединяет концепции смешного в следующие группы:

1. Теория негативного качества.

2. Теория деградации.

3. Теория контраста.

4. Теория противоречия.

5. Теория отклонения от нормы.

6. Теории смешанного типа.

Большинство имеющихся исследований полны поверхностного теоретизирования и содержат мало эмпирических данных. Они грешат узконаправленностью и совершенно игнорируют общую картину. Некоторые исследователи ограждают себя специальными или изобретёнными ими терминами в надежде, что эти термины смогут заменить истинное понимание явления.

Имеющиеся эмпирические исследования, в свою очередь, описывают ценные наблюдения, но не содержат обобщения, позволяющие их объяснить.

Чтение многочисленных работ и дискуссии со специалистами, профессионально занимающимися вопросами юмора, привели нас к несомненному заключению о том, что механизм смешного далёк от понимания. Теория юмора, полно, логично и убедительно раскрывающая его природу, пока не создана.